Холодные берега
К списку книг
тойны ноги его украшать, гордится Словом
сильным, богатствами великими, происхождением знатным. А вокруг -- голь
и нищета, мор и разорение. На большую деревню -- один железный нож, до
рукояти уже сточенный. Соткет мастерица лорду гобелен невиданной красы,
с ликом Сестры, слезами залитым..."
Казалось мне, что писал дерзкий епископ не о придуманной истории, а о
реальной. Будто укорял кого-то, не в лицо, а за глаза...
"Бросит лорд мастерице ржавую марку, освободит от налога на год, та
уж и тому рада. А владетель Слово произнесет, глаз от неба не пряча, лик
Сестры в Холод скроет, да и поскачет в богатый замок. Понесет конь,
сбросит седока, да и умрет владетельный лорд, как простой человек.
Только вместе с ним и Слово умрет. Исчезнет навсегда образ Сестры
красоты небесной, для всех людей сотворенный. Умрут книги древние, где
старинная мудрость скрыта, умрут клинки фамильные, доспехи чеканные,
щиты вензельные, слитки железные и серебряные. Сядет старший отпрыск на
коня, да и двинется по ленным владениям, последнее у людей отнимая,
славу рода восстанавливая, Искупителя не стыдясь. Для того ли дано было
Слово? Несет нас всех норовистый конь, бросает на злой камень. Что камню
древность рода и спесь людская?
Неужели и сердца наши из того камня, которому не разум дан, а одна
твердость упрямая?
Ведь сказала Сестра Искупителю, в темницу придя: "От меня откажись --
не обидишь, а нож возьми..." И ответил Искупитель: "Не подниму стали на
людей, не ведающих, что творят, не пролью крови, ибо все в мире
виноваты, и все невинны." Спросила Сестра: "Разве душегубцы, веры не
знающие, невинны?" Ответил ей Искупитель: "Истинно говорю: даже если кто
дюжину убьет, все равно чист передо мной, если покается. В раскаянии
святость, в милосердии спасение." Вошла тут в темницу романская стража,
дюжина без одного, и командир их сказал: "Знаем мы, что принесли тебе
нож, чтобы убил ты нас, и бежал из-под суда. Вместе будете побиты
камнями, и ты, и сестра твоя названная." И взмолилась тогда Сестра
Искупителю: "Убей их, ведь все равно чист будешь, а меня спасешь!"
Ответил ей Искупитель: "В милосердии спасение, Сестра, сколько же
повторять тебе это, неразумная! Неужели простого слова мало?" Поднял
руку с ножом дареным, и..."
Дальше лист газетный кончался.
Нет, конечно, знал я, чем у Сестры все с Искупителем кончилось. Кто ж
этого не знает? И все равно жаль, уж очень лихо Жерар излагал. А уж
какую мораль он из всем известной притчи выведет -- ни один умник не
догадается.
Попросить, что ли, еще селедочки по-фински? Или лучше газету целую, к
кофе османскому? Вон аристократ хлебает напиток драгоценный, да газету
листает, и дело бы умную газету, вроде "Курант -- Нивс ван дер веек" или
"Махт унд Вельт", а то "Мужские игры", большей частью из непристойных
картинок, да историй смачных состоящую...
К моему столику подошли двое. Я поднял глаза -- и невольно вздрогнул.
Офицеры стражи. Один здоровый, морда кирпичом, другой маленький,
тощенький, в очках роговых, такому в книжной лавке сидеть, а не с мечом
и пулевиком на поясе разгуливать.
-- Господин, вы не будете так любезны, -- девушка выпорхнула из-за
спин стражников, заулыбалась вся, -- весь зал полон, разделите вечер с
доблестными стражами...
-- Буду рад, -- сказал я. Запал у меня еще не прошел, и лицо не
дрогнуло.
Офицеры поблагодарили, присели на другую сторону стола, девица начала
им прелести кухни расписывать, особо рекомендуя рябчиков в имбирном
тесте. Я глаза в газету опустил.
Да ничего. Какая разница. Кто во мне каторжника Ильмара узнает?
Ковырял я лосося, запивал молодым вином, что девушка исправно в бокал
подлив