Холодные берега
К списку книг
нольд собрался сделать то же самое. Вырвал из кармана плаща пулевик
многозарядный -- эх, Нико, перемудрил ты самого себя, недооценил стражу,
корчиться тебе на старости лет под кнутом палача...
-- Всем лечь! -- завопил я, одной рукой курок взводя, как аристократы
делают. Получилось -- щелкнула железка, отходя, и Арнольд замер, на
ствол глядя. -- Всем ложиться! Я душегуб, счета не знаю!
Посетители за столиками сразу лицами в пол уткнулись, и аристократы,
и бюргеры, и стражники, которых в зале было чуть ли не с десяток. Видно,
все понимали, что такое пулевик многозарядный в злых руках.
И если бы офицер-очкарик геройствовать не стал, так бы я и вышел из
ресторана, задом пятясь, сто человек враз напугав.
-- Ильмар! -- радостно взвизгнул придавленный столом очкарик. Ему уже
аудиенция в Доме виделась, награды, слава, титул новый.
Пулевик у него был попроще моего, не многозарядный, а двуствольный.
Зато орудовал он им ловчее. Как я ствол увидел, так сразу на спуск и
нажал. В молодости доводилось мне стрелять из армейского ружья,
кремневого, но то совсем другая стать. И палит с заминкой, и отдача
другая, и спуск легче.
Грохнул выстрел на весь зал, вспухло облако вонючего черного дыма, а
пуля между Арнольдом и очкариком в пол ушла. Арнольд вмиг скользнул
вбок, а очкарик не испугался. Отвага у него была, глупая, но крепкая. Я
уже бежал, прыгал между статуями. Пуля меня минула, угодила прямо в
несчастного Голиафа, аккурат в его могучую мужскую стать, раскрошившуюся
в белый песок. От грохота и ударившей в лицо пыли я дернулся неуклюже,
упал, снова лицом к страже развернувшись. Пулевик к руке будто прирос, а
что с ним дальше делать, я и забыл.
-- Держи вора! -- вопил радостно очкарик.
А хозяин ресторана, вот уж чего не ожидал, тоже решил геройствовать.
Только не меня ловить -- тут он свои шансы хорошо понимал, а спасти
несчастные скульптуры. Бросился к Давиду, припал, на лице решимость
вперемешку с напрягом отразились, даже сам похож стал на каменного юнца.
Может и впрямь, с его предков лепили? Ударил холодный ветер... о-го-го,
такую махину на Слово взять!
-- Не стрелять! Стой, вор! -- кричал Арнольд, поднимаясь, доставая
свой пулевик. Стол от его движения отлетел как бумажный.
Очкарик пальнул еще раз. Хозяин ресторана как раз к покалеченному
Голиафу припал, одной рукой в ужасе изувеченную часть щупая -- было это
смешно и постыдно, будто в похабном представлении комедиантов о нравах
извращенцев, другой в воздухе знак странный чертя.
Еще удар холода -- на этот раз совсем уж страшный, в мраморном
Голиафе весу было килограмм четыреста. Исчезла статуя, и аристократик,
на Слово ее взявший, спасший от разрушения, в улыбке радостной
расплылся. И даже дырка посреди лба, от глупой пули, улыбку не согнала.
Так он и рухнул -- руки раскинув, навсегда свое сокровище от беды укрыв.
-- Шайсе! -- рявкнул Арнольд, повернулся, и ногой со всех сил
очкарику по челюсти въехал. Никто уже на побоище не смотрел, хруста
позвонков не слышал, все носами в полу норы сверлили, Искупителю
молились, только я и понял, что убил один стражник другого: за глупость,
за плохой выстрел, за то, что навсегда вольный город Амстердам Давида с
Голиафом лишился...
Посмотрели мы с Арнольдом друг на друга, и я понял -- конец.
Теперь ему один выход -- меня кончить.
У очкарика-то явно род древнее и могущественнее, не простят Арнольду
бездумного гневного удара.
Из-под земли меня стражник достанет -- я теперь его жизнь в руках
держу.
Словно со страху руки все сами сделали, по курку ударили, взвели,
барабан провернулся, новый патрон подставляя, крючок спусковой щелкнул,
и ударил выстрел.
Скользнула пуля по лицу Арнольда, оставляя кровавую полосу по виску.
Череп не пробила, и стражник лишь упал, ср