Холодные берега
К списку книг
м.
-- Надень ее, брат, капюшон накинь, и за мной следуй.
-- А грехи?.. -- на всякий случай спросил я. Не сказал он еще
традиционной фразы!
-- Во имя Искупителя, Сестры и Святого Слова, отпускаю тебе грехи,
брат мой. Иди с миром.
Священник подумал, и добавил неположенное:
-- За мной иди...
Глава третья, в которой я прощу об отпущении грехов, а получаю
кое-что в придачу к титулу.
В рясе исповедника, накинутой поверх моего, краденого, плаща, я
выглядел как очень-очень крупный, даже толстый священник. Среди
Сестриных слуг такие редкость -- хоть и отказываются многие из них от
мужской сути, жертвуют грешной плотью, но расплываться себе не
позволяют. Слуги Сестры -- они в лихие годы не хуже преторианцев
воевали, это не священники Искупителя, которым чужую кровь вообще
проливать нельзя.
Но народа было уже мало, никто на меня не смотрел, и мы быстро прошли
к неприметной двери, куда молящимся входить не велено. Оглянулся я
напоследок на пустеющий зал -- эх, сейчас бы самое время под скамейкой
притаиться, или за богатой драпировкой на стенах...
-- Не отставай, брат мой, -- бросил священник не оборачиваясь.
Смирился я судьбой, и пошел следом.
За дверью оказался коридор -- без окон, тускло освещенный, лампы
висели редко, а горели вообще через раз. Убранства богатого нет, зато
под потолком балки удобные, можно повиснуть и затаиться, никто сверху
искать не станет...
Тьфу, пропасть мне на этом месте!
С воровскими привычками на святое место смотрю!
Шел мой исповедник быстро, приходилось шаг удлинять, чтобы не
отстать. Дважды навстречу другие священники прошли, в обычных,
темно-желтых одеждах. На меня не взглянули -- видно много их тут, все
друг друга не знают, или приезжают часто гости из других храмов. Тихо
очень было, и от этого глубокого безмолвия я словно слабел, последней
воли лишался, скажи мне сейчас исповедник -- выходи, сдавайся страже,
так ведь и вышел бы...
Только за поворотом коридора вдруг нам старушка попалась, что,
согнувшись в три погибели, мыльной водой пол мыла. И от этого заурядного
зрелища я немножко опомнился. Казалось бы, чего тут: грязь-то, она всюду
пристает, решила добрая женщина так Сестре послужить -- хвала ей. А нет,
сразу напряжение спало.
Мы поплутали еще немного по коридорам, причем мне показалось, что
священник специально меня запутывает. Потом он отворил прочную дубовую
дверь, знаком велел внутрь пройти, и сам вошел. Достал спички -- тоже
совсем обычные, дешевые, от таких порой и матрос прикуривает, чиркнул о
стену, запалил тусклую масляную лампу.
-- Садись, брат мой.
Комнатка крошечная, без всякой роскоши. На полу лишь ковер лежит, но
без того здесь совсем смерть, вокруг лишь камень холодный, ни камина, ни
окна, ни панелей деревянных. Стоит койка простая, узенькая, стол
крошечный, жесткий стул. Все. Из стены, в щелях между камнями воткнутые,
торчат крепкие палочки -- вешалка, на ней кой-какая одежда. Икона с
ликом Сестры, простая, будто у бедного крестьянина. На столике лампа,
кувшин с водой, кружка глиняная, да лист бумаги со стилом.
Аскет.
Священник бережно стило колпачком прикрыл, в карман спрятал -- будто
смутился такой роскоши, стило и впрямь хорошее было, резное, бамбуковое,
медными колечками опоясанное. Сел на койку, я на стул, больше-то и
некуда было.
-- Сейчас спрошу я тебе еще, брат мой. Ответь честно, не впади в
грех. Ты и впрямь тот Ильмар-вор, которого вся Держава ловит?
-- Тот самый, -- ответил я. -- Зачем спрашивать, брат? Неужто кто
решит мной назваться?
-- Уже решали, -- спокойно возразил священник. -- И у нас, и в других
городах. Больных людей в мире много, всегда найдутся те, кто готовы
любое злодеяние на себя взять, лишь бы гордыню потешить.
-- В чем тут гордыня...