Холодные берега
К списку книг
ись, Ильмар, о душе думай! Нигде нет истинного спасения --
кроме как в служении Господу.
-- Рууд... -- я кончил рассматривать чисто вымытый каменный пол,
поднял глаза: -- Скажи, Рууд, кто больше Искупителю и Сестре угоден?
Тот, кто прожил честную жизнь, крови не пролил, трудился неустанно,
детей вырастил, дело после себя оставил... Или тот, кто всю жизнь в
монастырских стенах молитвы возносил?
Сказал я -- и сам испугался. Но святой паладин, против ожиданий, не
рассердился.
-- Правильный вопрос. Богу все мило -- и честная мирская жизнь, и
служение в храме. Но вот для тебя, Ильмар, для вора и распутника...
Вот уж кем себя не считаю -- так это распутником. Зря он так...
-- Для тебя -- один путь. Покаяние. Смирением и трудностями -- грехи
смоешь.
-- Спасибо за науку, брат...
Рууд кивнул. Ласково тронул меня за плечо.
-- Возжигай в сердце огонь веры, брат!
Все бы хорошо. И говорил он с пылом, не каждый проповедник так с
амвона выступит. И каждое его слово -- словно из святых книг взято.
Только одна мысль продолжала меня мучить.
Неужели старые грехи замаливая, надо в монастырских стенах
схорониться, ни только зла не творить больше, но и добра? Неужели ничего
не делать -- милее Богу, чем добро творить? Или и впрямь -- надо самого
себя наказывать? Но тогда, выходит, Бог -- как душегуб-мучитель, чужим
страданиям рад. Нельзя же так думать!
Или можно?
Вон сколько зла на земле. И вся расплата -- за гробовой доской, в
иной жизни. Кому райские сады, кому адовы ледяные пустыни. Там Бог
обиженных утешит, счастьем наградит, злодеев покарает... Знал я одного
человечка, с детства помню, по соседству с нами жил. Всегда был готов
над родной женой поиздеваться, и ударить, и словами унизить, людей не
стыдясь. А потом -- будто опомнится. И приласкает, и повинится. Та и
рада...
Зачем же Господу так же поступать? Веру испытывать? Так ему все про
всех известно. Все насквозь видит, все про всех знает.
Куда уж больше похоже, что Богу до нас дела нет. Создал -- и оставил
барахтаться во тьме духовной. Только Искупитель о всех и скорбит, но
Искупитель власть лишь над душами имеет, только и в силах, что
сокрушаться, да судить нас, грешных, когда отживем свое...
Я понимал, что впадаю в ересь. Причем в ересь такую примитивную и
всем знакомую, что даже не возгордиться от нее. Атеисты всегда то же
самое говорят, когда их на путь истинный наставляют. А священники уже
устали объяснять о промысле Божьем, о том, что каждому шанс дается грехи
искупить... Много у священников объяснений. Так много, что сразу видно
-- никто истины не знает.
Мне уж проще, прости Сестра, думать, что забыл о нас Бог...
Брат Рууд, наверное, решил, что я погружен в благочестивые
размышления. Сидел тихо, перед собой глядя, и мне не мешал. Эх, брат,
нет во мне такой веры, как в тебе. Не гожусь я в миссионеры. Не гожусь и
в монахи. В честные люди, может, и сгожусь -- только ты же сам говоришь,
что этим грехов не искупишь.
Но как тебе сказать об этом, брат Рууд...
-- Давай погуляем по городу, -- сказал святой паладин.
-- Как будет угодно, брат... -- ответил я.
Мы гуляли по Брюсселю до темноты. Еще два раза заходили в
ресторанчики -- выпить кофе, перекусить пышными, с пылу с жару, вафлями
со взбитыми сливками. В одном сидели особенно долго -- там стоял
новомодный оркестрион. Сквозь стеклянную дверцу было видно, что все без
обмана -- действительно сама машина играет, рычаги работают -- смычок
сам по сдвоенной скрипочке ходит, колотушки на барабанчиках и бубенцах
ритм выбивают, у органчика мехи раздуваются, клапаны
открываются-закрываются. К машине человек приставлен: накручивает тугую
ручку, меняет по заказу гостей, за несколько монет, большие медные диски
с дырочками. На каждом таком диск