Холодные берега
К списку книг
е -- музыка записана. Хотелось и мне
выбрать песню, да вряд ли у них тут псалмы и каноны есть, а "Девочек
предместья" мне, в нынешнем моем положении, заказывать неловко...
Этим серым осенним днем народу на улицах -- кроме, конечно, районов
магазинов и лучших ресторанов, вроде Рю де Шене или Гран-Пляс -- было не
особо много, и я успокоился. И стражи почти не было. Газовые фонари на
Дворцовом проспекте еще не горели, в парке лениво бродили служители с
граблями -- тщетно боролись с листопадом. На дворце наместника машет
крыльями телеграфная башенка, скучает над воротами золоченый имперский
орел...
По ковру желтых листьев, устилающему, несмотря на старания
служителей, каменные дорожки парка, мы дошли до маленькой церкви --
двойной, сразу и Сестре, и Искупителю посвященной. Редко такие делаются.
Рууд сразу повел меня к лику Искупителя, и это было правильно. Мы оба
Господу через Сестру молимся, значит сейчас важно Искупителю молитву
вознести.
Служитель, похоже, принадлежащий к священникам Сестры, почтительно
остановился в стороне, не рискуя мешать паладину. Мы молча помолились.
Стоя на коленях я смотрел на скорбный лик Искупителя, грубым вервием
привязанного к святому столбу.
Вразуми!
Ты самому Господу -- сын приемный, рядом с ним вставший. Редко я к
тебе обращаюсь, строг ты к грешникам, уж проще через Сестру прощение
попросить. Но вот теперь... может укажешь путь? Что мне делать? Веру
диким чернокожим нести? В монастыре укрыться?
Искупитель молчал. Неужели и ему не до меня?
Вразуми!
Наверное, на миг я взмолился так сильно, что в голове помутилось. Мне
показалось, что я вижу... нет, не деревянную скульптуру, пусть и
сработанную святым мастером и со всем возможным мастерством. Мне
показалось, что я вижу Искупителя наяву. Показалось...
На миг.
Если это был ответ Искупителя -- то я его не понял.
Брат Рууд закончил молитву, подошел к священнику. Они облобызались,
поговорили минуту. Потом паладин ушел к лику Сестры. Я еще постоял на
коленях, пытаясь почувствовать ушедшее ощущение... ощущение жизни,
застывшее в мертвом дереве.
Нет. Больше ничего не было.
Я встал и, стараясь не глядеть в глаза Искупителю, пошел к брату
Рууду.
Перед тем, как мы выехали из города, я постарался всем, кому мог,
сказать, что святой паладин -- и я, недостойный такой чести провожатый
паладина -- возвращаемся домой, в Амстердам. Пусть гадают, зачем был
совершен наш визит. Может, святой брат Рууд решил русскими блюдами
полакомиться?
Я даже слегка намекнул об этом работникам конной станции. Мол,
собирается святой паладин в дальнее паломничество, в дикие снежные
земли. Вот и решил заранее ознакомится с варварской кухней...
Версия, конечно, дурацкая. Неужели в Амстердаме не нашлось знатоков
чужеземной кулинарии? И неужто это столь важно, чтобы карету за двести
километров гонять?
Но чем нелепее объяснение, тем охотнее в него верят. Люди привыкли
везде и всюду подвох искать. Так что отъезжали я из города с более
легкой душой.
Отъехав немного, возницы свернули на неприметную лесную дорогу и,
обогнув Брюссель, мы направились на юг. Как они собирались добираться до
Рима -- через Берн или Париж, выбирая путь кружный, но по хорошим
дорогам, или более не заезжая в крупные города, -- я не понял и
спрашивать не стал.
Быстро темнело. Вскоре возницы зажгли яркие карбидные фонари, но ход
все равно пришлось сбавить. Не та дорога, что между Амстердамом и
Брюсселем, не та...
-- Хочешь глоток вина, брат? -- спросил Рууд.
-- А как же смирение и тяготы, что очищают душу?
-- Не в походе, брат, не в походе... здесь их и без того достаточно,
к чему нарочно плоть смирять...
Я молча принял бокал. Карету сильно трясло, и Рууд наливал совсем по
чуть-чуть,