Холодные берега
К списку книг
в горле булькала. -- Ильмар...
-- Я все сделаю, -- сказал я. -- Доведется попасть к Пасынку Божьему
-- о твоем геройстве расскажу...
Брат Рууд дернул головой, выплюнул кровь. Сказал почти отчетливо, с
безмерным удивлением:
-- Как так может быть... я же паладин святой... должен подвиг
совершить...
Я молчал. Ну как сказать умирающему, что никакой сан, никакой титул
от смерти не спасают? И не защитят от нее долг, обязанности, любовь,
вера. Все ей едино, старухе. Кончается для брата Рууда земная жизнь,
начинается небесная.
-- Холодно... -- жалобно сказал Рууд. -- Тут... холод... брат!
В последнем порыве сил он попытался поднять руку:
-- Я Слово знаю... слабое, но Слово... возьми, дарю...
-- Говори, -- я приник к лицу паладина. -- Говори, брат! Говори!
-- А....
Он попытался вдохнуть воздуха -- и забился в конвульсиях.
-- Да скажи, тебе ведь без надобности! -- завопил я, тряся Рууда за
плечи. -- Говори!
Никому и ничего он уже не скажет. Ушел -- вместе со своим Словом
слабеньким, на котором что-то держал. Интересно -- что?
Поднялся я от безжизненного тела, еще раз всех обошел. Ни один
признака жизни не подавал. Тот, что раненный был, перед смертью из
кармана тонкую шелковую удавку достал, да и прополз по направлению ко
мне метров пять, пока я с Руудом разговаривал. Но не дополз.
Тоже ведь хотел подвиг совершить. И понять не мог, почему на это сил
не хватает.
-- Что же вы наделали, братья святые? -- спросил я. На душе так гадко
было -- словно лучше бы сгиб под дубинками. -- Как же так -- одному Богу
служим, добра хотим, а ради того чтобы мальчишку и каторжника убить --
готовы против веры пойти?
Некому уже было мне ответить. А то ведь нашли бы слова, братья.
Уговорили бы голову в петельку засунуть.
Трупы все я в нашу карету сложил, потому что зарывать их времени не
было, а оставлять зверям на съедение -- не по-людски. В карманах не
рылся, в чужой карете тоже -- лишь заглянул, проверил, что и там никого
нет. Пусть я и вор, но на то, что Богу принадлежит -- не позарюсь. Лишь
немного еды и бутылку коньяка взял, это не грех...
-- Что же все это значит, а, Сестра? -- спрашивал я, таская тяжелые,
изувеченные тела. -- Искупитель, ответь? Сам Бог не знает, что со мной
делать? Или он на нас и не глядит, зря мы, злодеи, верой тешимся?
Нет ответа. Нет. Холодно и темно -- почти как для брата Рууда,
паладина несчастного.
Коней я распряг и отпустил, всех, кроме одного. В чужой карете была
клетка с почтовыми голубями -- их я тоже выпустил на волю. Не за что
птицам и лошадям погибать.
А перед тем как закрыть в карету дверь, коснулся я руки брата Рууда и
сказал:
-- Ты уж прости, святой паладин, но не пойду я в Урбис, к Преемнику.
Нечего мне там делать. Вором жил, вором и умру. Как смогу -- Сестру
восславлю. Но голову под дубину не опущу.
Нечего было ответить Рууду. После смерти не поспоришь.
Сел я на лошадь -- та нервничала, да и седла не было, но мне
приходилось по-всякому ездить. Потрепал ее по гриве, шепнул:
-- Ты уж только до города какого довези, родная. А там я тебя в
хорошие руки пристрою, обещаю. Или на волю выпущу. Лучше на волю, верно?
Лошадь со мной тоже не спорила. И я поехал сквозь ночь -- прочь от
того места, где восемь святых братьев убили друг друга, причем всем
теперь уготованы райские кущи, ибо каждый служил Богу.
Как они там, в этих самых садах заоблачных, не передерутся? Или
обнимутся, и восславят Сестру с Искупителем? Или все беды на меня свалят
-- и ждать примутся?
Может и хорошо, что мне теперь никакого рая не видать -- только
адские льды...
Часть третья.
Галлия.
Глава первая, в которой я рассказываю про моря и океаны, а мне дают
хороший совет.
Весь день жарило немилосердно. Я уж и до пояса разде