Черновик
К списку книг
превращается...»), кепку и удобные сандалии. Пояснил, что отправляюсь на юг, после чего в любопытных взглядах продавцов появилась печаль людей, только что отгулявших отпуск.
Вернувшись к себе, я пристроил на поясе подаренный Василисой кинжал. Вряд ли мне потребуется оружие. Да я и сам теперь пострашнее пистолета! Но безлюдная зелень за окном, сквозь которую нахально торчал шпиль телебашни, в сочетании с тропическим облачением взывала к соответствующему антуражу: мачете, пробковый шлем, ружье для слонов. Кинжал стал доступным и достойным компромиссом. В качестве запаса пищи я прихватил плитку шоколада и фляжку коньяка. С водой проблемы тут вряд ли могли возникнуть. Лекарства мне, похоже, стали не нужны в принципе. Уж если мой организм за ночь сращивает ребра, мгновенно нейтрализует психоделики и не страдает похмельем, то понос или насморк мне не страшны.
Потом я взял подаренную Феликсом распечатку и пролистал ее, особо внимательно изучая миры, где существует человеческая цивилизация.
И только после этого спустился вниз и вышел... ну, наверное, учитывая Останкинскую башню, можно было пока называть этот мир Москва-2.
Почему-то первым моим впечатлением стала росистая трава. Ноги сразу промокли, но это было приятное, откуда-то из детства, из беготни босиком на даче пришедшее ощущение. Было тепло, но не жарко. Воздух чистый, сладкий, совсем не городской. Птичий щебет звенел в ушах — не вороний грай, не воробьиный галдеж, а пение каких-то пичуг, которым я и названия-то не знал.
Но все-таки местность была не такой безжизненной, как мне вначале показалось. Среди деревьев вилась тропинка — очень аккуратная, обозначенная на поворотах приметными камнями. Она поднималась на холмик, огибала мою башню и снова исчезала в лесу. Все-таки это не лес, скорее — большой лесопарк. Вот и снялся вопрос, куда идти. Двинусь по тропинке... в направлении телебашни.
Моя собственная башня, кстати, в этом мире тоже преобразилась. Стала кирпичной, от земли метра на полтора облицованной коричневой плиткой. Где-то на уровне третьего этажа шла еще одна полоска плиток, на этот раз с барельефами. Я немного отошел от башни, чтобы рассмотреть их получше, и двинулся по кругу.
Больше всего барельефы напоминали советскую пропагандистскую скульптуру сталинских времен. На каждом был изображен человек, со счастливым выражением лица занятый каким-то общественно полезным делом. Рабочий что-то точил на станке, крестьянин держал на вытянутых руках сноп колосьев, женщина-врач выслушивала фонендоскопом больного, футболист пинал мяч, старичок писал на доске формулы (присмотревшись, я даже разглядел сакраментальное E=Mc2). Даже дети на одном из барельефов были заняты не пусканием самолетиков, а чисткой клеток с кроликами.
Если исходить из того, что в каждом мире внешний вид башни как-то соотносится с окружающей обстановкой, то картина складывалась любопытная. Может, это не Аркан с его «плюс тридцать пять лет»? Может, это неведомый раньше мир, где время отстает лет на пятьдесят?
Поживем — увидим.
Я двинулся по тропинке. Путь шел слегка под уклон, идти по мягкой земле было приятно и удобно. А еще радовало, что никаких неуместных восторгов я на этот раз не испытывал. Обычное удовольствие от прогулки по лесу в хорошую погоду.
Эх, если бы в моей Москве было такое лето и такие живые, незамусоренные парки!
Я прошагал, наверное, с четверть часа и полтора километра, когда услышал впереди веселые голоса. Вот и долгожданный контакт с аборигенами.
Чуть замедлив шаг и придав лицу как можно более невинное и расслабленное выражение, я вслушался. Сквозь деревья пока никого не было видно — то ли звук так хорошо разносился в воздухе, то ли я и слышать стал лучше.
Это была песня. Нет, точнее будет сказать — песенка. Славная песенка, которую не слишком ладно, но от души напевали звонкие детские голоса:
Я хотел бы полететь на самолете
И увидеть прекрасный город Москву
Ведь только так я смогу помахать рукой
Сраз