Черновик
К списку книг
ь, но лучшие в Москве пирожки с капустой печет его мать. Которая капусту увидела, только в Союз приехав!
Значит, все-таки Союз...
— Удивительно, — сказал я, имея в виду вовсе не кулинарные таланты чернокожей иммигрантки.
— Давайте знакомиться, — продолжал старик. — Кирилл Александрович.
— Кирилл. Кирилл Данилович.
— Тезка! Очень приятно.
Летняя стойка с пивными кранами и высокими разноцветными стеклянными конусами — неужели сироп для газировки? — стояла перед входом в ресторанчик. Официант быстро вернулся с двумя кружками пива. Неуловимым движением обронил перед нами на столик картонные кружочки, следом опустил запотевшие кружки с пивом. Старику — чернейший портер с густой шапкой пены. Мне — золотистое, светлое, но без той нездоровой бледности, что отмечает всякие мексиканские и южноамериканские сорта.
Пиво оказалось хорошим. Прохладным, легким, без кислого привкуса.
Следом за пивом были принесены орешки нескольких сортов, тарелка с сырной нарезкой, мелкая копченая рыбешка.
— Пирожки скоро будут. — Роман приложил палец к белому берету, будто шутливо отдал честь, и удалился.
— Так вот, — отхлебывая пиво, сказал старик. — Было это в мае... слухи-то по Москве с первого числа ходили, но мало кто им верил. Сами знаете, какое это время было. Тревожно, голодно... Но восьмого мая все-таки стали людей эвакуировать. Объясняли, что упадет огромный метеорит. Народ, конечно, не шел. Не верили. За дома боялись, за скарб... — Он задумчиво посмотрел на памятник. — Там написано, что триста четырнадцать человек погибли. Врут! Это только те, кто отказные листы подписал: мол, предупреждены, эвакуироваться отказываемся. Их и засчитали. Еще, полагаю, столько же не нашли, не предупредили. Кто двери не открывал, кто прятался, ничего хорошего от властей не ждал. Да и ворья с дураками набежало... сквозь оцепление всегда просочиться можно. Квартиры грабили, веселились. Всю ночь тут костры горели, пьяные вопли были слышны, визги женские... Я в оцеплении стоял. Ох, ругались красноармейцы... мат стеной стоял. А утром ударило.
— Вы видели, как упал метеорит? — спросил я.
— Нет, конечно. Что вы, Кирилл! Был удар. Страшный удар, Спасская башня у Кремля накренилась... Земля будто море волнами ходила. Свет — ослепительный, ярче тысяч солнц. Грохот — кто от страха вопить не начал, тому барабанные перепонки порвало. Потом говорили, будто видели кто огненный шар, с неба валящийся, кто дымный след... Нет, ерунда все это. Удар, свет, грохот. Все отсюда, вот именно с этой точки, и шло. Телеграфные аппараты на пятьдесят верст вокруг погорели...
Я кивнул. Покосился на руины башни.
— Да, тут мемориал и построили, — кивнул старик. — Все было выжжено, в прах превратилось. А она — устояла. Чудеса, правда?
— Угу... — Я поднес кружку с пивом к губам, но так и замер.
Страшный удар. Земля ходит волнами. Ослепительный свет. Грохот. Электромагнитный импульс.
— Телеграфные аппараты сгорели?
— Ну да. Говорят, будто и на кораблях в Балтике радио отказало. Может, и брешут, конечно.
Я отставил кружку. Покачал головой.
— Кирилл Александрович, это не метеорит был.
— Конечно, — легко согласился старик. — Какой, к чертям собачьим, метеорит? Какой еще расчет траектории в девятнадцатом году? Термоядерный взрыв!
— Но в девятнадцатом году...
— Это здесь был девятнадцатый. А на нашей с вами Земле — пятьдесят четвертый. Тоцкие учения. С самолета сбросили сорокакилотонный ядерный заряд, но это было лишь прикрытием. Термоядерный заряд был нетранспортабельным, его собрали прямо у стен башни. — Старик кивнул в сторону обгорелых руин. — Здоровенная бандура. Тут я и понял, что пора делать ноги... А башня не выдержала. Стену смело, на миллисекунду между мирами открылся прямой проход. Весь удар туда... то есть сюда, всосало. Земля дыбом встала. Уникальный эксперимент по изменению рельефа вышел. Еще, наверное, Земле-двенадцать досталось. Но ее не жалко. Что этих пауков-то жалеть? — Старик