Чистовик
К списку книг
осознанно. И спросить, к примеру, как победить функционалов.
Но у меня не было этих сил.
– Да, у тебя есть выбор, последствия которого важны.
– Дезинфицируй! – крикнул я, сжимая загубник.
Проще так. Лучше ядовитая дрянь, хлещущая в рот, чем мерцающая между реальностью и
небытием нервная сеть здания, чем попытки понять то, что я понять не могу. Пусть меня накачивают
отравой, а не информацией…
А-а-а-а-а!
Я бы закричал, если мог. Но загубник ввинчивался в рот, и даже голову отодвинуть я не мог.
Нестерпимая едкая горечь въелась в губы, густая липкая жижа хлынула в горло. Я дергался, чувствуя,
что глотаю то ли щелочь, то ли кислоту – все вкусовые рецепторы взбесились и вопили одно:
«Отрава!»
Судорожными конвульсиями шланг влил в меня не меньше полулитра жидкости и опал, смотался
внутрь стойки. Одновременно отпустило руки. Я упал на колени, повел головой, пытаясь вытошнить
яд. Желудок сотрясали спазмы, но липкая дрянь не желала покидать организм. Я чувствовал, как яд
сжигает пищевод и желудок, проникает в кровь, убивает сердце и печень…
Человеку не выжить.
Или погибнет через секунды от нестерпимой боли, от инфаркта, либо умрет через несколько часов,
сгнивший заживо.
Я частью человек, а частью живая машина – как терпеливо ждущий снаружи робот Анатоль Ларс.
Мое тело было превращено в такую же неустойчивую систему, балансирующую между реальностями,
как и моя таможенная башня, как и здание-веер. Оно способно на многое. И отрастить утраченную
конечность, и вытошнить яд, и вытерпеть огонь. Оно на все способно – потому что в бесконечном
океане времени, в развернутом веере реальностей есть все что угодно – новые тела, неядовитые
яды, регенерирующие организмы, люди, пьющие на завтрак кислоту, и люди, жрущие стекло на
десерт, в этом вероятностном море пули ловят голыми руками, а от соприкосновения большого и
указательного пальца из ногтей бьют молнии, в этих бесчисленных мирах, которые лишь краешком
зацепили функционалы, возможно немыслимое и невозможно возможное. Что удивительного в том,
что сжигаемые заживо клетки моего тела начинают восстанавливать себя? Что странного в том, что
жгучий яд оборачивается водой, соединившись со слюной?
А может быть, все иначе. И сложнее, и проще одновременно. Все эти миллиарды миллиардов
миров – одновременно один и тот же мир. Все эти миллиарды миллиардов Кириллов Максимовых –
суть один и тот же Кирилл Максимов. И ничего нельзя сделать с одним-единственным, пока он часть
общности, мои убитые клетки восстановятся просто потому, что на другой чаше весов – миллиарды
миллиардов здоровых, живых, ничем не отравленных Кириллов. Так капля отравы разойдется в воде
океана, так испарившуюся каплю океанской воды заменит соседняя. Меня нельзя убить, не убив всех
нас сразу, не уничтожив все миры, не перетряхнув Вселенную до основания…
На краткий миг я понял, что невозможного действительно нет. Что все правила игры, заданные в
наших мирах, все аксиомы – «огонь жжется, небо голубое, а вода мокрая» – не более чем
случайность.
Небо звонкое.
Огонь тяжелый.
Вода шершавая.
Возможно все.
Я сплюнул тягучей голубовато-розовой слюной. Вытер губы. Вот ведь дерьмо…
– Воды? – послышался безучастный голос.
На стойке появился стакан. Самый обыкновенный граненый стакан с водой. Я встал, выпил его
одним глотком.
– Еще воды?
– Спасибо, не надо, – сипло сказал я. – Уж если целый стакан не помог избавиться от этого
омерзительного вкуса…
В горле еще жгло, но боль уходила. Я вновь переставал быть функционалом, но я выжил. Я успел.
– Я могу войти?
– Вы функционал. Вы вправе войти в музей. Хранитель оповещен.
– Музей? Какой еще хранитель? – спросил я.
Но ответа не последовало.
– Эй… – Я обернулся на дверь. – Со мной робот. Он должен войти!
– Робот может войти.
Я