Звезды - холодные игрушки
К списку книг
невестку и двухлетнего внука. Наш
корреспондент попытался взять интервью у..."
Ля-ля-ля... три рубля...
Я закрыл глаза.
"Наш корреспондент", ты же ошибаешься! Дед не мог потерять меня. Вот
он я. Стою в металлической сигаре, мчащейся над заброшенным обелиском в
сибирской тайге. Я живой!
"К сожалению, процитировать ответ Хрумова мы не рискнем. Но реакцию
убитых горем людей представить несложно. Боль и отчаянье..."
Я ведь живой!
Я остался не только на старой фотографии! Я вырос, и стал летчиком!
Наперекор судьбе, убившей родителей! Назло всему! Я живой!
"Сила удара была такова, что процесс опознания..."
-- Нет... -- прошептал я, комкая вырезку. Хрупкая бумага ломалась по
сгибам. -- Нет!
Какая еще сила удара? Меня не было в том дюралевом гробу!
Стюардесса остановилась рядом и взяла меня за локоть.
-- Петр Данилович? Вам нехорошо?
Я сглотнул, глядя в ее встревоженное лицо. Девочка, да как ты не
понимаешь? Мне не может быть хорошо или плохо! Меня просто нет! Я где-то
там, внизу, в ветвях сосняка и густой траве, в иле, на дне заполнившейся
водой воронки! Десять килограммов хрупкой плоти так и не стали здоровым
мужиком, воплотившим все мечты деда.
-- Петр Данилович... -- девушка попыталась потянуть меня к ближайшему
креслу.
-- Ничего... -- прошептал я.
-- Что -- ничего?
-- Уже -- ничего, -- я отвел глаза. -- Все прошло. Я... растерялся...
Она непонимающе смотрела на меня.
-- Простите... -- я вырвал руку, отталкивая улыбающегося японца
протиснулся в туалет. Японец торопливо извинился вслед. Я захлопнул
дверь, прижался лбом к безукоризненно чистому зеркалу. Нужник благоухал
розами. В настенном экране шли мультики, как и сто лет назад глуповатый
кот гонялся за хитроумным мышонком. Все надежно и незыблемо.
Подняв фотографию я всмотрелся в светловолосого мальчика.
Прости, малыш. Ты не смог стать мной. Ты превратился в часть Земли. А
я -- стал тобой. Взял твое имя и судьбу. Вырос, считая себя Петей
Хрумовым, внуком "известного политолога и публициста".
Что мы думаем о Сильных, воспитывающих из не принадлежащего им
человечества космических извозчиков?
Что мы подумаем о человеке, взявшего на воспитание ребенка с
единственной целью -- вырастить спасителя человечества?
Я ведь не очень-то и похож на него. Только цветом волос. Даже глаза у
него темные, а не голубые. Так просто было думать, что я повзрослел и
изменился.
Не оставлять за спиной ничего?
Так мне и нечего оставлять, дедушка... простите, Андрей Хрумов. Мне
нечего оставлять. Я один в этом мире. Мне ничего не принадлежит. Даже
любви и дружбы я избежал -- ведь это сковало бы меня. Вы воспитали меня
великолепно, Андрей Валентинович.
Нобелевская премия ваша, по праву.
Склонившись над унитазом -- подкрашенная багровым ароматизатором
лужица воды казалась кровью -- я закашлялся. Меня начало подташнивать,
что-то кислое и мерзкое рвалось наружу. Я попытался задавить рвоту, но
стало только хуже. Меня вывернуло наизнанку, вырвало непереваренным
завтраком и французским вином, я оперся руками о вогнутую стену, за
которой ревел рассекаемый лайнером воздух и простоял минуту,
пошатываясь. В ногах была слабость, во рту горечь.
Газетной вырезки как раз хватило, чтобы вытереть пальцы. Фотографию я
порвал на мелкие клочки, и бросил в унитаз.
Не оставляй ничего позади...
Припав к крану я прополоскал рот теплой, пахнущей дезинфекцией водой.
Она казалась приторно сладкой. Как любовь деда -- для бесхозного
сиротки, взятого вместо погибшего внука.
Вы долго выбирали меня, Андрей Валентинович? Здорового и умного?
Податливого к воспитанию? Не отягощенного дурной наследственностью?
Того, кто воплотит мечты о величии человечества?
Но ведь и от