Почти весна
К списку книг
с кем-нибудь перед экзаменами...
Мальчишка помотал головой -- облегченно и в то же время
разочарованно.
-- Не-а... Мама преподает физику, а не химию. Вам неправильно
сказали.
Я ругнулся. Высморкался. И засунул в карман платок вместе с
тампончиками газовых фильтров.
-- Вот обидно... А я второй час ее поджидаю... Ты точно знаешь?
Твоя мама преподает именно физику?
Я продолжал молоть какой-то вздор. А сам вдыхал запах:
разноцветный, непрерывно меняющийся, похожий на узор в калейдоскопе.
Запах мальчишки, который пять минут назад дожевывал вчерашние котлеты,
а на прошлой неделе рисовал масляными красками. Запах мальчишки,
который из всех напитков предпочитает апельсиновый сок. Запах
мальчишки, который был сыном Эдгара.
В Юрмале шел третий час ночи. Даже молодежный пансионат, в котором
жила Катя, успел угомониться и лечь спать. А мы все еще разговаривали.
О том, какие унылые дожди льют над Балтикой и какая теплая, солнечная
весна выдалась в Сибири. О том, что три месяца моего отсутствия
тянутся как три года. И о том, как успели надоесть видеофонные
разговоры...
Лицо Кати на подрагивающем, паршивеньком экране флаера казалось
таким же, как раньше. Лишь в глазах пряталась упрямая детская обида.
Не должен был я так неожиданно и надолго уезжать. Не имел на это ни
малейшего права. Тем более сразу после генетической проверки,
подтвердившей нашу полную совместимость...
-- Знаешь, Миша, мне иногда кажется, что ты скрываешь от меня
какую-то огромную беду. Прячешься, потому что не хочешь врать мне в
лицо...
Я вымученно улыбнулся. Ничего, у Кати в номере видеофон не лучше
моего. Попробуй разберись: усмехаюсь я или сдерживаю слезы.
-- Какая может быть беда, Катька? Теперь, после этой проклятой
проверки...
Вытащив из кармана лист генетического контроля, я махнул им перед
маленьким глазком телекамеры. Так, чтобы Катя снова увидела бодренькие
разрешающие слова и зеленый цвет печати. Заключение я подделал, и не
нужно быть специалистом, чтобы распознать фальшивку. Но по видеофону
документ смотрелся вполне убедительно.
-- Я понимаю, Миша... И все-таки боюсь.
Наверное, это неизбежно. Того, кто любит тебя, обмануть очень
просто. А того, кого любишь сам, -- почти невозможно. Каждая улыбка,
каждая уверенная фраза выйдут наигранными и ненастоящими. Словно ты,
говоря вполголоса одно, выкрикиваешь при этом совсем другое. Когда
любишь, даришь частичку себя.
А себя не обманешь.
-- Все хорошо. Катя. У нас с тобой все в порядке. Просто оболтус,
в которого ты случайно влюбилась, опять понадобился человечеству.
Нужно помочь одному великому, но несчастному ученому. Никто другой
этого сделать не сможет.
-- И ради несчастного ученого ты три месяца болтаешься по всему
континенту?
-- Да.
-- Но зачем? Ты ведь хотел забыть про свои способности! И никогда
их больше не применять.
Я киваю. И виновато разъясняю:
-- Дело в том, что я обязан этому ученому. Очень обязан. Вот и
приходится... помогать.
-- Уж не изобретатель ли это газовых фильтров? -- Катя наконец-то
рассмеялась. Почувствовала, что я говорю правду. Пусть и не всю, но
лжи в моих словах тоже нет. Недаром говорят, что, скрывая обман, нужно
сказать много настоящей правды.
-- Это пока секрет...
Мы болтаем еще с полчаса. Катя то успокаивается, то снова
встревоженно вглядывается в экран. Мой флаер тихо гудит, поглощая
расстояние. А Катино лицо становится все более сонным, расслабляется и
кажется теперь совсем детским. Есть у Кати такая особенность.
Наверное, весь свой взрослый вид она создает постоянной серьезной
гримаской.