Последний дозор - 4
К списку книг
ождешься от него, — наигранно вздохнул Семен. — Слушайте, ребята, а чего вы в Самарканд? Там же столица Бинкент, я точно помню!
— Ташкент, — поправил я.
— Не, Бинкент, — сказал Семен. — Или не Бинкент? О, вспомнил! Шаш город называется!
— Семен, ты не такой старый, чтобы Бинкент помнить, — насмешливо сказал сзади Алишер. — Бинкент, Шаш — это давно было. Это только Гесер помнит. А летим мы в Самарканд, потому что самый старый Светлый Иной, работающий в Дозоре, там живет. В Ташкенте Дозор больше, у них там понты столичные, но работает в основном молодежь. Даже начальник их младше тебя.
— Ишь ты... — Семен покачал головой. — Удивительно. На Востоке — и сплошная молодежь в Дозорах?
— А старики на Востоке не любят воевать. Старики любят смотреть на красивых девушек, кушать плов и играть в нарды, — серьезно ответил Алишер.
— Ты домой часто ездишь? — спросил Семен. — К родным, к друзьям?
— За восемь лет ни разу не ездил.
— Чего так? — удивился Семен. — Неужели не скучаешь по дому?
— У меня нет дома, Семен. И родных нет. И друзей у сына девоны не бывает.
Наступила неловкая тишина. Семен молча вел машину. Потом я не выдержал:
— Алишер, если это не слишком личный вопрос... Твой отец — он был человеком? Или Иным?
— Девона — слуга, которого создает себе могущественный маг. — Голос Алишера был ровным, будто он лекцию читал. — Маг находит безродного дурачка, который никому не нужен, и впускает в него Силу из Сумрака. Накачивает чистой энергией... так что на свет появляется глупый, но очень здоровый и владеющей магией человек... Нет, уже не совсем человек. Но и не Иной, вся его сила — заемная, вложенная когда-то магом. Девона верно служит своему повелителю, может творить чудеса... но с головой у него по-прежнему не все в порядке. Обычно маг выбирает дебилов или даунов, они не агрессивные и очень преданные. Вложенная Сила дает им здоровье и долголетие.
Мы молчали. Мы не ожидали от Алишера такой откровенности.
— В народе девону считают одержимым духами. Отчасти так оно и есть... это словно взять пустой, треснувший сосуд и заново его наполнить. Только вместо разума обычно наполняют преданностью. Но Гесер — он не такой, как другие. Даже как другие Светлые. Он исцелил отца. Не совсем... ему тоже не все подвластно. Когда-то отец был полнейшим безумцем. Я думаю, что у него была имбецильность, видимо — из-за органических повреждений мозга. Гесер исцелил его тело, и со временем отец обрел нормальный, человеческий разум. Он помнил, что когда-то был круглым дураком. Знал, что если Гесер вовремя не вольет в него новую Силу — его тело вновь отторгнет разум. Но служил Гесеру не за страх. Он говорил, что отдаст за Гесера жизнь только за то, что однажды осознал себя. Стал человеком. И за то, конечно, что у него, юродивого, была семья и родился сын. Он очень боялся, что я вырасту дураком. Но обошлось. Вот только... только в народе у нас помнят все. Что мой отец — девона, что он слишком долго живет на свете, что был когда-то безумцем, не способным подтереть себе нос, — все это помнили. Родные отреклись от матери, когда та ушла к отцу. И меня не признали. И детям запрещали со мной играть. Я — сын девоны. Сын человека, который должен был прожить жизнь животного. Мне некуда возвращаться. Теперь мой дом — здесь. Моя работа — делать то, что велит Гесер.
— Ну дела... — тихо сказал Семен. — Сурово у вас... сурово. Помню, гоняли мы басмачей... — Он осекся, виновато оглянулся на Алишера: — Ничего, что такое говорю?
— А что не так? — вопросом ответил Алишер.
— Ну, может, они нынче у вас не басмачи, а народные герои...
— Когда Гесер был комиссаром в Туркестане, отец воевал в его отряде, — с гордостью сказал Алишер.
— Как воевал? — всполошился Семен. — Это в каком году?
— В начале двадцатых.
— Нет, я позже... В Гарме, в двадцать девятом, когда из-за границы басмачи прорвались...
Они принялись оживленно обсуждать какие-то события давно минувших дней. Как я понял,