Чистовик
К списку книг
ься с упрямой Твердью или вступить в бой с
родным миром Анатоля. Ну зачем, зачем они это делают? Научиться странствовать из мира в мир,
покорить пространство и время – и вся для такой дурацкой, первобытной экспансии… Что же ими
движет?
– Я неправильно отдал приказ, – сказал я. – Извини. Скомандовать вниз?
– Приказ был правильный, – как-то небрежно отмахнулся робот. – Нас подняли на крышу, потому
что так было нужно.
– Кому нужно?
Робот молчал.
– Там, внизу, со мной говорили о каком-то хранителе, – сообщил я. Осторожно отошел от робота на
пару шагов. Поверхность крыши была твердая, шероховатая, уклон совсем незаметный. И все равно
страшновато… – Кто бы это мог быть? Хранитель музея?
– Ангел, – задумчиво сказал робот.
– Ангел-хранитель? – Я засмеялся. – Хорошо бы такого иметь. Впрочем, у меня он, наверное, есть,
и скучать ему не…
– Помолчи, – резко сказал робот. – Ангел приближается.
Я обернулся, проследил его взгляд.
И у меня затряслись коленки.
По рыхлой облачной вате, словно по твердой земле, шел к нам ангел. В два человеческих роста, в
сверкающих белых одеяниях, с пылающим огненным мечом в руках. За спиной лениво, ненужно били
о воздух два белоснежных крыла. Волосы ангела белокурыми прядями ложились на плечи, из-под
ниспадающих одежд виднелись босые ноги. Временами он загребал ими клочья облаков, иногда шел
прямо по воздуху. Глаза – огромные, мудрые, но при этом человеческие, – смотрели на нас.
– Уходи, человек, – сказал робот.
Меня не пришлось упрашивать – я сиганул в сторону, разом забыв страхи перед высотой. Губы сами
принялись шептать:
– Господи… Господи, отче наш… Верую, ибо не верую… то есть верую, верую… Боже мой, я…
верую.
Робот развел руки – и я услышал противный скрежет, будто расползались пластины металла.
Потом он заговорил нараспев, я не сразу понял, что это стихи:
В безумье расточенья сил
В часу последней переправы
Господь мне ангела явил,
Его движенья величавы…
Раздался тонкий стрекот, будто несколько швейных машинок принялись дырявить иглами ткань. На
груди идущего ангела расцвели кровавые точки. От ровно взмахивающих крыльев полетели длинные
белые перья. Сверкающие одежды ангела рвались тонкими полосками, уносились ветром, уже
окровавленные. А робот продолжал декламировать:
Как строг очей нездешний взгляд,
Покорный высшему приказу!
Не испытав ни боль, ни глад,
Не сомневался он ни разу…
Дважды коротко жахнуло – и ангела охватило прозрачное синее пламя. Огонь липкими щупальцами
оплел его тело, коротко полыхнули волосы. Ангел продолжал идти, не отрывая взгляда от безумного
поэта.
Я человек, чей жалок вид,
Я заключен в ловушке плоти.
Но совершенство не манит,
Коль не достигнуто в работе.
Пылающий ангел перешагнул ограждение и ступил на крышу. От робота теперь исходил низкий
тяжелый гул, встряхивающий все вокруг. Я почувствовал, как колотится в груди сердце, как желудок
пытается вывернуться наизнанку. Закололо в правом боку, в подреберье. Ангел на миг
приостановился, откинул голову, будто шел против сильного ветра.
В работе сердца и ума,
В ошибках, горе и смиреньи!
Так горечь рабского клейма
В душе рождает вдохновенье…
Ангел снова шагнул вперед. Робот будто выстрелил вперед неимоверно удлинившиеся руки – и
схватил ангела за запястья. Они стояли покачиваясь, пытаясь превозмочь друг друга.
И мне дороже боль и тлен,
И редкий, горький миг блаженства,
Чем бесконечный рабский плен
Дарованного совершенства!
Разорванные крылья ангела раскинулись – и упали на робота, подтянули. Они слились в объятии.
Ангел стоял неподвижно, робот был скрыт горой окровавленных, догорающих перьев.
Я сорвал с груди автомат. Нацелил ствол на ангела. И закричал, срывая голос:
– Оставь его! Отпусти! Слышишь?
Ангел ме