Чистовик
К списку книг
дленно собрал крылья за спиной. Робот выскользнул из них и тяжелой мертвой грудой
металла осел на крышу.
– Срок его существования истек, – тихо сказал ангел. Ран на нем уже не было, только одежда все
так же трепалась кровавыми лохмотьями, и крылья остались черными.
– У него было еще два месяца и шесть дней!
– До тех пор, пока он не начал стрелять. Линейные ускорители сжигают месяцы за считанные
секунды.
– Ты не ангел, – сказал я, опуская автомат.
Ангел кивнул.
– Не ангел. Я хранитель музея. Мне были безразличны попытки киборга войти в здание, и я
дождался бы естественного окончания его странной жизни. Но ты вынудил музей впустить и тебя, и
его.
– Что это за музей?
Не-ангел медленно двинулся ко мне. Я снова поднял автомат. Не-ангел улыбнулся и остановился.
– Думаешь, это эффективнее гиперзвуковых игл, коллоидного напалма и инфразвука?
– Не думаю, – честно сказал я. – Но что-то же надо делать?
Не-ангел кивнул:
– Да, ты прав. Я хорошо тебя понимаю… Это просто музей, юноша. Здесь собраны самые
удивительные экспонаты в мире. Здесь есть звери, которые давно умерли, и звери, которые никогда
не появлялись на свет. Здесь можно прочитать стихи престарелого Пушкина и авантюрные романы
Шекспира. Здесь летающие машины, что успел построить Леонардо, передатчики энергии,
созданные Теслой, генераторы силового поля Эйнштейна. Здесь даже хранятся киборги, подобные
тому, что стрелял в меня.
– Очень многое можно собрать, если ограбить целые миры…
– Их никто не грабил. Все это и возникло потому, что миры менялись. Дантес стал функционалом-
лекарем и не застрелил Пушкина. Поэт перебесился свое и стал жить спокойно и мирно, сочиняя
свои поэмы. Наполеон нашел себя в путешествиях, Гитлер – в вегетарианской кулинарии, Ленин – в
философии. Если бы ты мог менять историю своего мира – ты не захотел бы избавиться от
исторических ошибок?
– Но этот мир стал бы другим.
– Не сразу. Далеко не сразу. Ты не представляешь, какая это неповоротливая махина – время.
Исчезла из истории страшная кровавая война, а люди, которые должны были умереть, – все равно
умерли, те, кто должен был родиться, – родились. Надо очень постараться, чтобы история съехала
на другие рельсы. Рано или поздно это случается, и открывается новый мир. Он уже совсем другой,
но даже в нем плывут осколки прежнего – терзающиеся, желающие странного люди, осознающие, что
живут чужой жизнью, вспоминающие то, что случилось не с ними…
Голос не-ангела завораживал как музыка. В глазах его сияли чужие солнца.
– Но зачем? – спросил я. – Если все так, то зачем? Сделать чужой мир лучше? Исправить свой?
Не-ангел улыбнулся.
– Да низачем, мальчик. Неужели ты еще не понял? Нет никакой цели изменений, кроме самих
изменений. Если ты с детства мечтал прочитать третью поэму Гомера…
– Какую третью? – пробормотал я.
– «Телемакиада». Тебе это не важно. Но, допустим, ты хотел знать, как закончил бы Эдгар По
«Ледового сфинкса». Почему бы не сделать так, чтобы это случилось? Или тебя огорчает исход битвы
при Грюнвальде. Переиграй. Помоги Валленроду, спаси Великого Магистра. Посмотри, что стало с
миром.
– Зачем? – снова воскликнул я. – Ну зачем? Зачем заставлять мертвецов вновь идти в бой? Зачем
кроить прошлое, когда можно делать будущее?
– Ни-за-чем, – раздельно сказал не-ангел. – Москва стоит не на море, и это обидно. Что ж, надо
попасть туда, где земная кора еще жива и пластична. Ты не представляешь, какой эффект на рельеф
будущего может оказать всего одна маленькая бомба в нужном месте… и, главное, в нужное время.
И вот ты выходишь из своей маленькой квартиры и пешком идешь на пляж, помахивая полотенцем…
– Не понимаю, – сказал я. – Нет, понимаю, это здорово, и телемакия эта, и Пушкин живой, и море у
дверей. Но зачем мы, функционалы? Дантесу можно было и пургена