Чистовик
К списку книг
м, на месте Киева – какая-
нибудь Абабагаламага , вместо Парижа – тоже какой -нибудь Дыр -Бул-Щыл. ( Наверное, только
польский город Щецин , страшный своим названием для любого народа , пишущего латиницей ,
своего названия не сменил.)
А русских здесь нет и не было. И немцев. И тунгусов, и коряков, и татар, и башкир. Это – другой
мир, только отчасти похожий…
С этой твердой мыслью я и вышел из таможни Николая Цебрикова. Оглянулся – и хмыкнул.
Из Орысултана таможня выглядела как… как склеп?
Как мавзолей?
Да, скорее – как мавзолей. Не тот, коммунистический, с мумией Ленина , что стоит на Красной
площади, а как обычный восточный мавзолей: высокий сводчатый проем , в котором прячется
небольшая дверь из резного дерева, купол над маленьким, три на три метра, строением из белого
камня…
– Мама родная, – пробормотал я. – Так… я же на кладбище!
Таинственные сооружения вокруг сразу обрели смысл . Мавзолеи , усыпальницы. Восточное
кладбище. А каким еще оно может быть в этом городе?
Но интересный же человек Цебриков, если его таможня «проросла» на кладбище…
Я шел вдоль мавзолеев, вглядываясь в надписи над дверями. Опять же странно – надписи были
на русском. Да и русские имена встречались часто:
«Петра сына, Василия, место погребения. Да будет милость Аллаха над ним милостью щедрою!
Именем Бога милостивого, милосердного. Каждая душа вкусит смерть, после вы вернетесь к нам!»
Или такая:
«Эй, приверженцы истинной веры! Будьте едины! Тогда вас ждет благоденствие! Сын Равиля,
Искандер, покоится здесь».
Некоторые надписи ставили меня в тупик, еще раз напоминая, что я не на Земле:
«Нет Тенгри, кроме Аллаха. Мухаммед – посланник его!»
Большинство надписей украшала богатая резьба – цветы, геометрические узоры. Фотографий не
было, но это вроде и в нашем мире у мусульман не принято.
Очень часто могильные надписи походили на философские или богословские изречения:
«Только с божьей помощью можно порвать со злом и стать достой ным человеком! На примере
меня, презренного, судите об этом!»
А по том я наткнулся на маленький мавзолей (дверка, похоже, там была так, для проформы),
надпись над которым заставила меня вздрогнуть:
«В раю я, ласкает гурия меня.
Но безутешен, вот и плачу, не мама мне она, не мама мне.
Подходит ангел, дает игрушку.
Но безутешен я и плачу: не папа мне он, знаю я».
Вся экзотика, все странности и чуждости этого мира вдруг стали совершенно не важными. Я стоял
у детской могилы, и во что бы ни верили родители ребенка – в Христа, Аллаха, Тенгри или теорию
эволюции Дарвина, – их горе было самым обычным и настоящим.
Я поежился, и вовсе не от ветра. Обхватил плечи руками и постоял, глядя на чужую могилу в чужом
мире.
Вот тольк о мир как-то сразу перестал быть чужим. Превратился из лаковой открытки , из
эксперимента арканских естествоиспытателей в живую вселенную – ибо только в живой вселенной
люди умирают.
– Не надо плакать, – сказал я вполголоса чужой могилке. И тихо пошел дальше по каменным
дорожкам между мавзолеями, уже не заглядывая на надписи.
Интересно, а есть ли дети у функционалов?
Я вдруг всерьез задумался об этом . Только ли свобода передвижения – плата за способности
функционала? Только ли поводок – оковы? Человек, в сущности , легкосмиря ется со своей
несвободой и даже находит в ней выгоды, декабрист Николенька тому пример. А вот ради любимой,
ради детей – способен сорваться с любой цепи и пойти на верную смерть.
Секс для большинства функционалов был любимым развлечением.
А вот семьи они, как правило, не имели…
Уже на выходе с кладбища, у высокой, с человеческий рост, каменной ограды, я встретил первых
жителей Орысулта на. Действительно, похожи