Звезды - холодные игрушки
К списку книг
малых челноков, второй пилот или
джамп-навигатор для кораблей среднего и большого тоннажа?
-- Да.
-- Подумаем, -- удовлетворенно сказал Данилов, и откупорил вторую
бутылочку с вином.
Я откинулся в кресле. Господи... Нет, сломанная нога -- куда меньшее
зло, чем выкидывать человека у стартового стола.
Неужели я начал мерить зло?
Делить на большее -- и меньшее?
Лайнер начал разгоняться, я закрыл глаза и расслабился. Уснуть бы.
Это у меня получилось.
Стюардесса меня будить не стала, а вот Данилов -- не церемонился.
Когда разносили ужин, или, скорее, завтрак, он потряс меня за плечо:
-- Петр, соберись...
Я недоуменно поглядел на него.
-- Вырабатывай желудочный сок, поглощай белки и калории... --
Александр с подчеркнутой заботливостью раскрыл передо мной коробку с
завтраком. -- Давай, порубаем.
Мы ели, обмениваясь ничего не значащими фразами, поглядывая в
иллюминатор, за которым была лишь темнота и проблески маячка на крыле
лайнера. Рокот двигателей здесь, в переднем салоне, казался слабым и
далеким.
-- Где-то над Новосибирском летим, -- предположил Данилов. -- Бывал
здесь?
-- Совсем маленьким. Не помню, -- я сжал зубы.
-- Извини... -- Данилов сообразил в чем дело слишком поздно. --
Прости, Петр. Я совсем забыл.
-- Ты и не обязан помнить, где разбились мои родители.
-- Черт... -- полковник выглядел по-настоящему смущенным. -- Как-то
глупо я...
-- Брось, Саша. Бывает, -- я вернул стюардессе прозрачную коробку, не
опустевшую даже наполовину. Кормили слишком хорошо, меня утомила схватка
с отбивной и единоборства с салатами. -- Я родителей и не помню, если
честно.
Я встал и двинулся по проходу. Вот так, наверное, и мои родители
летели... спокойно и беззаботно. Наверное, поуже были проходы между
рядами, и не в каждое кресло был вмонтирован телевизор и телефон. А так
-- мало что изменилось. Та же дюралевая труба с крыльями и
турбореактивными движками. Те же двести пятьдесят -- триста метров в
секунду. Такие смешные цифры -- по сравнению со "скоростями убегания".
Абсолютный покой по сравнению с джампом.
Но этой скорости вполне хватило, когда на высоте десять тысяч метров
у "тушки" разрушилось правое крыло...
О чем они думали, мои незнакомые и молодые родители, в ту последнюю
минуту, когда самолет, потеряв управление, кувыркался, приближаясь к
земле? Обо мне, может быть. О том, как правильно сделали, не взяв меня с
собой.
Я дернул дверь туалета, но она была закрыта. Прислонился к обитой
синтетической тканью стене. Опустил руку в карман, достал фотографию и
газетную вырезку двадцатитрехлетней давности.
Мне не хотелось смотреть в лица родителей. Это было бы нечестно. Тем
более здесь и сейчас. Я смотрел на себя, маленького и капризного,
вырывающего ладошку из руки отца. Ведь он не виноват, этот мальчик,
которым был я...
Я развернул хрупкую бумагу. "Президент соболезнует..."
Зачем я взял эту вырезку? Что хочу найти в
профессионально-соболезнующих строках? Никогда ведь не пытался узнавать
детали той катастрофы. И правильно делал, наверное.
"Представитель "Российских авиалиний" категорически отверг версию о
кавказском или крымском следе, отметив, однако... Уже найден один из
черных ящиков, и ведется расшифровка... Более ста погибших, включая
двенадцать детей..."
Ля-ля-ля, три рубля... Я знаю, каково это сочувствие -- со стороны.
Густо замешанное на любопытстве, облегчении и праведном гневе...
направленном на стрелочников. В данном случае -- на механиков,
выпустивших в полет древний лайнер.
"В Новосибирск прибывают родственники жертв авиакатастрофы. Одним из
первых прибыл известный политолог и публицист Андрей Хрумов, потерявший
в катастрофе всю семью -- сына,